«Наш мир»
Выпуск первый.
Сае Пауло, Бразилия, 1928
Издание «Русской газеты»
Редактор С.К. Успенский
Издатель Н.Т. Дахов
От редакции
Узкие рамки еженедельной газеты, большое количество газетного материала — хроника мировых событий и объявления, не оставляют места в «Русской газете» для чисто литературного отдела. Между тем, уже не мало писем с просьбой ввести таковой отдел получено газетой. Выполняя эти пожелания «Русская газета» решила издавать периодическое издание «Наш Мир», первый выпуск которого мы предлагаем нашим читателям. «Наш Мир» не журнал. Это — зародыш будущего журнала, если ему суждено вырасти и существовать в Сан Пауло.
Если «Наш Мир» будет также благосклонно встречен русской колонией, как была встречена «Русская Газета», сможем увеличить его размер и установить регулярный выход «Нашего Мира» в свет.
Сейчас мы даже не назначаем срок дня выхода следующих номеров, — разойдётся первый номер, — выпустим второй. Даже подписку, как и в первое время на газету, мы принимаем только три номера.
Программа. Программа проста, — дать немножко занимательного чтения, равно интересного как для взрослых, так и для юношества. Как и в гезете, на первом плане мв поставили три пункта: Россия, Бразилия и Русские в Бразилии.
Идея издания встретила живой отклик среди наших друзей, к которым мы обратились с просьбой о сотрудничестве. Материалу набралось сразу так много, что пришлось, несколько изменить предполагавшийся состав первого выпуска и оставить некоторые вещи до следующих номеров. В этом номере мы можем похвалиться шуточной пьесой Н.Г. Лапицкого, привезшего ещё из России писательское имя, театральные воспоминания нашего старого друга Л.А. Княжича, приехавшими из Рибейрон Прето воспоминаниями о Нью-Йорке Е. Ларионова и небольшими популярным очерком о геликоптере.
Из переводных произведений мы дали сегодня место фантастическому рассказу «Человек с порошком» и первой главе сокращённого перевода романа «Царь не умер», для которого почти уже не осталось места. Что касается до стихотворений помещённых в этом номере редакция была бы счастлива иметь каждый раз в своём распоряжении, так изящно и чётко отделанные строки пессимиста Лапицкого, и полные любви к родине надежды на будущее, ласковые и сердечные строчки Прилепского.
Если читатель, купивший первую книжку «Нашего Мира» не бросит её после первых десяти страниц в угол и не пожалеет, что истратил мильрейс, редакция будет совершенно довольна достигнутым результатом.
Дебют контролёра спальных вагонов
(из воспоминаний старого актёра)
Я вижу, читатель в недоумении! Причём тут театр и контролёр спальных вагонов. Наиболее проницательные, да ещё бывшие хотя проездом в Москве, непременно вспомнят Театр Фарс, Смолякова, Грановскую, антрепренёра Сабурова и… «контролёра спальных вагонов». Некоторые даже вспомнят, что это было «что-то ужасно неприличное».
Но читатели ошибаются. Я хочу рассказать действительный случай, как один контролёр спальных вагонов возомнил себя оперным артистом и что из этого вышло.
Дело было в сезон 1911-1912 годов. Я тогда служил в Одессе в опере А.П. Сибирякова. Однажды утром получаю телеграмму от моего друга, дирижёра Рейнарда-Шаевича с просьбой выручить труппу, в которой заболел баритон и приехать в Гомель спеть 3 гастроли в тамошней опере, антрепренёром которой был некий Линевич, гордо именовавший себя «племянником известного генерала».
Сибиряков не охотно отпустил меня, ибо готовилась М-м Сан Жен, где я играл Наполеона, но в результате затруднения были устранены и я радостно поехал зарабатывать, как говорили в Одессе «свежую копейку».
Город, куда я ехал и который толстый Миша Чернов — комик одесского фарса — называл наш Гомель-Гомель — мне не был известен. Знал, что это ужасная дыра, но мне, ехавшему в качестве кареты скорой помощи, рассуждать не приходилось. На рассвете приехал я в этот Баден-Баден, т. е. Гомель-Гомель и уже по дороге в отель увидел развешенные по столбам афиши, оповещающие 3 спектакля с моим участием Риголетто в день приезда и через промежуток в день остальные два спектакля Севильский цирюльник и Евгений Онегин. Спектакли идут в Коммерческом Клубе. Помещение маленькое, грязноватое, сцена крошечная, выхода отдельного нет, надо приходить через публику, но труппа для провинции очень приличная хотя по обыкновению хора было очень мало.
Поцелуи, объятия, разговоры о невероятных триумфах, о вагонах, золотых портсигаров от почитателей талантов, о новых интрижках, о свежеиспечённых поклонницах и о новых театральных супружествах, заняли у меня всё время до самого обеда. Между другими новостями — одна сенсационная. Завтра, в перерыве между моими гастролями идёт Фауст с… контролёром спальных вагонов в роли Валентина.
На мой недоумённый вопрос, актёры наперерыв затараторили, что антрепренёр Линевич в поисках баритона, возвращаясь из Москвы, где то в дороге, в спальном вагоне подковал контролёра, любителя пения и непризнанного артиста, взял с него «на рекламу» 400 рублей и завтра новоиспечённый дебютант выступает в роли Валентина. Показали мне и героя торжества. Физиономия ярко выраженная армянская, вид победителя, совсем без пяти минут Шаляпин, возле крутится мелким басом Линевич, в чаянии очевидно перехватить ещё сотнягу на клаку или рецензентов.
Передавали на ухо, что контролёр уже заказал в ближайшем цветочном магазине корзину роз и лавровый венок с лентами и надписями «Всемирному таланту от благородной Гомельской публики».
Я уже не раскаивался, что приехал в этот грязный городишко. Посмотреть такие спектакли удаётся не часто.
На завтра моё место в публике оказалось во 2-м ряду, сзади толстого исправника с большими бакенами, который сидел гордо, поместив свой внушительный живот между колен и победоносно оглядывал публику. Начался первый акт. Мефистофель не вылез из люка, как полагается всякому чёрту, ибо в театре люка не оказалось, а скромно вышел из боковой двери, словно приятель, зашедший «на огонёк», показал Фаусту невинную Маргариту, нежный цветок так лет 40 с хвостиком, как у нас называли «заслуженную артистку» с сильно развитыми формами, разжёг старика, превратил его в молодого и убежал с ним. Публика сдержанно похлопала и как будто приняла первый акт доброжелательно. Антракт. Мужчины поспешили в буфет «зарядиться», дамы томно жевали апельсины и конфеты, независимо поглядывая на публику. Звонок и медленно сморщилась какая-то жёлтая девица с лирой в руке на занавеси, складываясь пополам и открывая вид на ярмарку.
Три с половиной хориста, усиленно размахивая руками пели, изображая весёлых горожан, затем убежали за кулисы, наскоро прицепили бороды другого цвета, чем усы, представили стариков, снова убежали, чтобы появившись с другой стороны представить победоносное войско и в антракте жаловались мне, антрепренёр — жмот и за туже цену заставляет петь и за дворян и за народ.
Наконец появился герой вечера, всемирный талант, контролёр спальных вагонов. Он выглядел довольно комично в роли бравого солдата Валентина, с болтающейся между ног шпаженкой, сдвинутой на лоб шляпой с уныло качающимся пером, в большущих сапогах и с лихо закрученными усами аля Вильгельм. Первый речитатив сошёл благополучно, но я с удивлением увидел, что наш контролёр всё время что-то жуёт. Потом мне сказали, что он пел с двумя конфетами во рту. Одна, чтобы смягчить драгоценное горло и другая чтобы сушить. И в зависимости от того, что Валентину в данный момент было нужно, он в паузе поворачивал языком нужную конфету и сосал усиленно, причмокивая.
После знаменитой арии «Боги всесильный» которую наш контролёр прокричал, что называется «без хлопка» — герой вечера недоумённо посмотрел на публику, как бы спрашивая, что же вы черти, не аплодируете и, не дождавшись ответа, с презрением выплюнул обе конфеты прямо на лысину суфлёра и гордо сел спиной к публике, оживлённо говоря о чём-то с хористами, пожимая плечами и показывая пальцами на зрительный зал.
Настало благословение Мефистофеля крестами и начались несчастия нашего дебютанта. Понятно шпага Валентина сначала не хотела выниматься, затем не хотела ломаться и наш добрый старик Мотя Горянов-Мефистопель с отзывчивым сердцем помог делу, вырвав у контролёра из рук шпагу, сломав её и любезно повернув крестом к Валентину дал ему себя благословить, хотя при этом акт и показывал изо всех сил как благословление крестом ему противно. В публике начались сдержанные смешки и в зале воцарилось настроение, похожее на начинающую грозу.
В антракте Фауст-Дурдуковский, бывший офицер жаловался мне, что этот контролёр, этот ишак армянский настолько самонадеян, что не хочет репетировать сцену дуэли, гордо заявляя Фаусту, что ему репетиции не надо, он прекрасно дерётся на шпагах и советует ему, Фаусту, поберечься, как бы не получить на орехи.
Настала сцена дуэли и публика с изумлением увидела, как храбрый Валентин волчком крутился по сцене, убегая от бешено нападавшего Фауста, наконец взбежал на 3 ступеньки храма, выронил шпагу и сел на корточки, закрывая голову руками, Фауст, по долгу службы ткнул два раза шпагой в живот смирно сидящего Валентина и по музыке ушёл с Мефистофелем оставив контролёра спальных вагонов умирать на свободе.
Сначала наш герой, посмотрев по сторонам и увидев, что врагов нет, попробовал улечься тут же на ступеньках, но оказалось. что голова и половина туловища спрятались за кулисы. Тогда после ожесточённых возгласов режиссёра и нескольких кулаков, показавшихся из двери храма, наш Валентин, потихоньку начал сползать на собственных средствах с лестницы, нашел твёрдую почву, удобно устроился, вынул из кармана конфету, заложил её за щёку и… замер. В публике начался гомерический хохот. Мой сосед, толстый исправник заливался, как Валдайский колокольчик. В довершение несчастья выскочила «заслуженная артистка» Маргарита и своим семипудовым телом упала на живот к покойнику в припадке ясного горя. Покойник, не ожидая такой ласки, громко пукнул, и сердито заворочал глазами, не переставая сосать свою неизбежную конфету.
В зале творилось что-то невероятное. Зрители улюлюкали, верещали, заливались соловьями и свистали как «сорок тысяч паровозов свистать не могут».
А в довершение скандала покойник вдруг поднял голову, чтобы посмотреть когда же опустят занавес. Это был кульминационный пункт. Публика на момент, ошарашенная, замолкла и ясно был слышен возглас «заслуженной» Маргариты. «Да лежите Вы чёрт Вас дери».
Что было потом невозможно представить, полетели на сцену калоши, шапки, корки от апельсин, стулья трещали и полиция тщетно бегала по залу, желая успокоить наиболее экзальтированных.
Но это ещё не был конец. Вдруг из единственной двери, которая ведёт со сцены в публику выскочил в зал контролёр спальных вагонов в растерзанном костюме Валентина, бешено размахивая шпагой, вихрем промчался по залу в сопровождении трясущегося антрепненёра и, под свист и улюлюканье публики, исчез в выходной двери. На улице он схватил первого попавшегося извозчика и колотя его шпагой иступлённо кричал «пошёл домой, три рубля на чай, только скорей домой».
А в уборной Валентина уныло стояли не поднесённая на сцену корзина цветов и лавровый венок с лентами и надписями «Всемирному таланту от благодарной Гомельской публики».
Лев Княжич